Зажигалка. Мистическая история из жизни
- Когда сажать морковь под зиму в 2024 году по Лунному календарю? - 04.01.2024
- Главные обряды февраля - 01.01.2024
- К чему горит левое ухо? - 31.12.2023
Своего деда я не помню, он рано ушёл из жизни. От отца знал, что он доблестно воевал, имел ордена и медали, дважды был ранен и только поэтому не дошёл до Берлина каких-то полсотни километров. После войны раны давали о себе знать, но потомство в виде моего отца он после себя оставил, а когда моему папе исполнилось пятнадцать, дед тихо отошёл в мир иной.
Историю, которая произошла с ним, он любил вспоминать в кругу друзей, держа моего ещё маленького отца на коленях. Наверное, будет проще, если читателям этот рассказ преподносётся от первого лица, минуя поколения.
Итак, рассказ устами моего деда…
«Слышал я, что сны никогда не повторяются один в один. И лица, что мы видим в своих сновидениях, — все реальные, которые мы когда-либо встречали в жизни. Сам мозг неспособен придумать образ, он просто пользуется нашей памятью и проецирует всё это на внутренний экран черепной коробки. Все персонажи в наших снах непридуманные. Так или иначе, они попадались нам на остановке, в переходе, на работе или в очереди в магазине. Увидел — забыл. Встретил — прошёл мимо. А мозг через несколько лет выудит их из памяти и вставит в свой фильм, А вот у меня было совсем по-другому».
В этом месте рассказа, по словам отца, дед всегда доставал из кармана трофейную зажигалку, подкуривал папиросу и оставлял трофей на видном месте. Круто затянувшись, затем продолжал:
«Всё началось, когда меня контуженого, что называется, бросили в госпиталь в двух шагах от Берлина. Мы наступали по всем фронтам, к сожалению, неся потери. В одно из таких наступлений наша рота попала под немецкий авианалёт, сразу после того как мы форсировали Одер и освободили Франкфурт. Наша атака развивалась по уже пройденной схеме. Вначале — артподготовка, затем вперёд шли танки, а за ними территорию подчищали мы — пехота. Я парень бравый и, как всегда, бежал одним из первых, горланя во всю глотку: «Ура-а!» Справа и слева от меня вздымались комья земли, вывороченные деревья, ошмётки брони и человеческих тел. От грохота закладывало уши, вспышки слепили глаза, а запах горелого мяса преследовал потом меня всю оставшуюся жизнь.
Внезапно в небе показались немецкие «Юнкерсы». На бреющем полёте они скидывали свои «чемоданы» довольно гармонично почти что в шахматном порядке. Доставалось и нашим танкам, и нашей роте пехоты. Один из таких «чемоданов» разорвался в каких-нибудь двадцати метрах впереди меня, образовав глубокую воронку, в которую я, облепленный осколками и полуслепой, скатился. Глубокая яма тут же начала наполняться водой, ручейками вместе с глиной, стекавшей по краям воронки. Контуженый, истекающий кровью, как мне потом рассказывали, я провалялся на дне этой «могилы» больше суток, пока меня не подобрала санитарная команда. Само пребывание внутри я помню довольно смутно. То, теряя сознание, то приходя в себя поочерёдно, я слышал вверху бушевавший ад. Лязг, свист, грохот моторов и крики нечеловеческой боли — всё это происходило уже без моего участия. Я как бы отделился от себя и смотрел на это безумие со стороны. Пытался кричать и звать на помощь, но безрезультатно.
Помню, через какое-то время очередным взрывом в яму закинуло что-то мягкое и тёплое, упавшее прямо на меня. День уже близился к вечеру, атака ушла вперёд, и я в сумерках пытался разглядеть бесформенное тело. Свой или немец? Живой или нет? Как определить? Помню, как перевернул это тело, помню, как вслепую ощупывал гимнастёрку в надежде узнать что-то знакомое. Продолжая ощупывать гимнастёрку, я наткнулся на немецкий наградной крест. Так вот, значит, кого преподнесла мне судьба в соседи… И с этими мыслями я окончательно провалился в небытие.
Как я уже сказал, меня обнаружили санитары, после каждой атаки отыскивая таких же раненых, как и я. В госпитале мне потом рассказали, что нашли меня без сознания, чуть ли не в обнимку с немецким танкистом. В госпитале я провалялся долго. Победу встретил в лежачем положении, весь в бинтах и повязках. Меня врачи собрали, что называется, по кусочкам. Спасибо огромное медсёстрам, которые в течение года поставили меня на ноги, так что годовщину Победы я встретил уже на костылях. И что самое приятное — одна из медсестёр вскоре стала моей женой. Но об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас же хочу рассказать о том удивительном сне, который раз за разом, один в один повторялся в течение всего времени, пока я шёл на поправку. А значит — больше года.
Сон, как бы это сказать… был живой, что ли. Я мог чувствовать всё, к чему прикасался, мог распознавать запахи и ощущать холод или тепло, соизмерять расстояния и контролировать время. Со временем я научился управлять собою и подстраивать этот сон под себя. Меня иногда страшила эта реальность. Мне больше всего не хотелось быть объектом той таинственности, что обволакивала меня, стоило мне погрузиться в грёзы. Я никому об этом не рассказывал, боясь продлить своё лечение уже в другом заведении, где стены обивают матрасами. В повседневной жизни, когда я каждое утро просыпался я, был обыкновенным пациентом, таким же, как и сотни других после окончания войны. Мне чудом оставили ноги, и, ковыляя до курилки, я часто задумывался: «Почему он такой реальный? И почему это происходит именно со мной?»
Мне снилось, как я иду по длинной пустынной улице незнакомого мне города полуразрушенные дома, дохлые собаки и кучи гниющего мусора. Выбитые окна, обрывки занавесок, распахнутые двери на гуляющем ветру. Лужи с пузырящимся газом, а вместо солнца — окровавленное пульсирующее сердце, отстукивающее громоподобный ритм. Всё наяву. Я всё слышу, чувствую запах, иду на здоровых ногах и оглядываю улицу в поисках дома 211 по Югендштрассе. Я иду уже не один час, медленно пробираясь сквозь вязкий, кисельного вида туман. Наконец вижу руины, внутри которых стоит ослепительно белый рояль, чудом сохранившийся после бомбёжки. Подхожу к некогда бывшему парадному входу и читаю надпись на немецком. Так и есть: тот адрес, что мне нужен. Кругом разруха и ни одной живой души. Я пробираюсь средь наваленных камней и разбросанного домашнего скарба. Подхожу к роялю, достаю из кармана гимнастёрки пожелтевшую фотографию и кладу на крышку инструмента, придавливая камнем. Поднимая камень, обнаруживаю под ногами немецкую зажигалку, которая входила в комплект обмундирования каждого эсэсовца. Как раз вовремя, так как своих спичек я не нахожу. Закуривая, присматриваюсь к фотографии. На ней молодой юноша с красивой девушкой, держащей на руках крохотного ребёнка. Я затягиваюсь, чувствуя горький привкус табака, и… просыпаюсь. Миссия выполнена. И так в течение почти полутора лет один в один до всех мельчайших подробностей. Минимум — раз в неделю: иду сквозь пустой город, нахожу адрес, вижу рояль, кладу на него фотографию, поднимаю зажигалку, закуриваю и просыпаюсь. Фотография доставлена.
Этот сон преследовал меня всё моё выздоровление и заканчивался одним и тем же. Я настолько погрузился в этот безумный мир грёз, что любое проникновение в него повседневной жизни вызывало у меня панику. Я только о нём и думал. Перестал бриться, питался кое-как, запустил прогулки на костылях. День начинался с моего пробуждения, и первой мыслью было: доставил ли я на этот раз фотографию? И подкурил ли от зажигалки? Наверное, я кончил бы так же, как и некоторые мои соседи по койкам. Безрукие, безногие — многие из них сходили с ума от безнадёжности будущего существования. Но меня спасло само провидение в лице моей будущей супруги. Только ей я смог тогда довериться. Наши отношения перерастали уже в настоящую любовь, и всё чаще и чаще после очередного «сеанса» я открывал ей свою душу. Обратиться к врачу — не могло быть и речи. Она приняла меня таким, каким я был в тот момент. Вместе мы решили, что эти наваждения — результат моей контузии в какой-то определённой форме. У разных людей она проявляется по-разному. В моём случае виде вот, например этого сна. А вскоре, к моменту моей выписки, этот сон исчез, испарился из моей жизни навсегда. Почему? Не знаю. Только произошло это, когда мне выдали мою одежду и личные вещи, с которыми меня обнаружили в воронке. Гимнастёрка была вы тирана и зашита в шести местах. Брюки мне выдали новые, так как мои не подлежали дальнейшей носке. Личные вещи мои состояли из военного удостоверения, кисета с махоркой, писем от родителей и прочей мелочи. Часы были у меня на руке. Когда я высыпал у себя на койке содержимое пакета с моей фамилией — в числе прочих вещей я обнаружил незнакомый предмет. Поднеся ближе к глазам (зрение тогда ещё не полностью у меня восстановилось), я узнал в нём немецкую зажигалку. Да-да! Ту самую, что лежит сейчас перед вами. Как она попала ко мне в карманы? И как пролежала в них полтора года, постоянно напоминая о себе? Может, ощупывая тогда в яме того танкиста, я в бреду памяти положил её себе в карман? Может… Мы с женой остановились на этом. Но где же тогда фотография? И кто был на ней изображён? С роялем всё понятно — это просто абстрактный предмет, с адресом тоже вроде бы понятно — пункт назначения. Видимо, то теряя сознание, то приходя в него, я полуслепыми глазами рассматривал эту семейную память не один час. Вертел её в руках и думал об этом безымянном враге. Какая же судьба ему была уготовлена! Вот сейчас он мёртвый, а жена с дочуркой где-то ждут его там, в Германии. Скорее всего, я перевернул фото и увидел обратный адрес на немецком: «Югендштрассе, 211». И всё. Ни фамилии, ни имени, ни даже города. Может быть, эту фотографию я оставил при убитом, а мозг мой зафиксировал улицу и дом, где ждала вражеского солдата его семья? Да. Наверное так и было. А в момент моей выписки я первый раз покурил от этой зажигалки, точно так же, как делал это во сне. За полтора года бензин в ней не выветрился. А сны… Сны прекратились.
Вскоре я выписался и вместе с женой вернулся в свой город. Вот такая вот история. Кто хочет прикурить?»
… С этими словами дед неизменно протягивал свою зажигалку всем желающим.
От себя добавлю, что и дед при жизни, и позже мой отец пытались навести справки об этой загадочной улице. Но после войны это было невозможно сделать, не попав в поле зрения СМЕРШ, а после кончины деда отец был ещё молодым пареньком. Может, улицу давно переименовали, да и город-то был неизвестен. А вот зажигалка сохранилась у моего папы. Со временем она достанется моей дочке. Так вот.